Андрей Бородин – эколог-общественник из Улан-Удэ, командир АНО «Добровольческий корпус Байкала», координатор Байкальской экологической коалиции, член Общественного совета при Байкальском межрегиональном природоохранном прокуроре, исполнительный директор делового клуба «Байкальские стратегии»:
Я бы хотел начать наш разговор с очень далекого времени, с 1996 года, когда Байкал был признан участком всемирного природного наследия ЮНЕСКО. Если сравнить экологическую ситуацию на Байкале тогда и сейчас, в 2022 году, произошло улучшение, ухудшение или все осталось по-прежнему?
Сложно сказать однозначно. произошел кратный рост потока туристов, которые стали прибывать на берега Байкала, но я не могу сравнивать, потому что не знаю, кто куда ездил на Байкал в 1996 году. Я тогда учился в Улан-Удэ, в филиале Новосибирского университета, и к нам приехала делегация студентов и преподавателей из Соединенных Штатов, которые в университете проводили какие-то свои мероприятия. И мы, наше объединение активного туризма, на стареньком ЛиАЗе под маркой «Турист» ехали порядка семи часов из Улан-Удэ до Максимихи, где находилась единственная на то время туристическая база. Никаких других объектов коллективных размещений на берегу Байкала тогда не было. Тем более, что в то время Байкал вообще не считался местом туристического отдыха, потому что основная часть населения города Улан-Удэ располагалась на отдых в туристических лагерях, которые были на территории озера Котокель. Потому что оно теплое, не продуваемое ветрами, там были классические советские турбазы разных предприятий. И отдыхать на Байкале тогда было как-то не принято. Что там делать на голом каменистом берегу? Да, были какие-то песочные пляжи на Байкале, но его особо никто не воспринимал как место отдыха именно из-за температуры. Раз в сезон окунуться в холодные байкальские воды, обменяться энергией – вот такой был формат.
Сейчас, конечно, многие населённые пункты имеют где-то легальные, где-то полулегальные объекты размещения – без соответствующих условий по очистке воды, которая в итоге сливается в Байкал. Это бесконечное количество шампуня, стиральных порошков, и так далее. В этом отношении нагрузка, конечно, выросла кратно – именно по тем антропогенным параметрам, которые беспокоят сейчас экологов.
Более того, я как-то поднимал справочники шестидесятых годов, когда проектировались очистные сооружения в Бабушкино, Выдрино – показатели, которые там закладывались, были намного строже, чем даже ныне действующий приказ №63, потому что никаких фосфатов в то время не было в помине. Синтетические моющие средства у нас здесь появились только где-то в конце 1980-х годов. До этого использовались натуральные средства, которые абсолютно не вызывали химического или биологического процесса. И понятно, что очистные справлялись, они работали, все было относительно неплохо.
Меня когда-то поразила мысль о том, что вот эти малые инвазивные кумулятивные воздействия, которые копятся со временем, действительно могут привести в какой-то момент к обвальному изменению экологической ситуации к худшему. Как можно будет говорить о развитии туризма на цветущих берегах Байкала, когда вода будет испорчена также, как на восточном берегу, в районе залива, где чисто по санитарно-эпидемиологическим параметрам в этой воде находиться нельзя.
Усилившееся антропогенное воздействие на Байкал, связанное с ухудшение качества воды – это единственная сейчас угроза для Байкала? Или есть что-то еще?
Вода все-таки составляет суть, содержание того явления, которое мы называем «озеро Байкал». Плюс, конечно, неупорядоченный, стихийный, где-то даже варварский туризм имеет свои последствия. Также свой вклад вносят коммунальные отходы… Честно говоря, проезжая по некоторым районам, я не вижу устойчивой системы сбора, работы, сортировки, переработки мусора. Так или иначе, все равно, через разложение, через микропластик, как-то еще отходы попадают в водную среду, смываются дождями, дренируются – и это тоже в конечном итоге будет оказывать влияние на качество воды.
Если возвратиться к первому вопросу, по поводу того, что изменилось? В то время, конечно, было понимание, что Байкал – это объект всемирного наследия. Было большое молодежное, студенческое движение в рамках проекта «Байкал-Мичиган», когда Великие озера в США и озеро Байкал в РФ постулировались как уникальные объекты, чтобы на их базе развивать научное сотрудничество, молодежные обмены, тем более памятуя об опыте Великих озер, что они тоже перешли точку перелома, смогли справиться с этим кризисом. Но, по сути дела, сейчас в дискурсе ничего из того опыта мы здесь практически не используем. Не ведется обсуждение, как экономика поменялась. Просто нет, может быть, людей, которые бы были носителями этих идей. Потому что в то время все-таки это было больше связано с каким-то высоким потенциалом научно-исследовательского и общественного интереса к этой теме. Сейчас наука у нас абсолютно работает в рамках каких-то контрактов, заключенных как «купи-продай». Что мы вам закажем, такой результат вы от нас получите. Какой-то широкой исследовательской популяризации наследия Байкала или других объектов всемирного природного наследия практически не ведется. Нет больших исследовательских студенческих движений…
И самое главное, это конечно вопрос комплексного подхода к управлению развитием. В те годы, в 1998-ом, может быть раньше, был проект «Дэвис», на который мы очень сильно рассчитывали в том плане, что именно он поможет перевести наше хозяйство на рельсы устойчивого развития. Тогда как раз прошла конференция в Рио-де-Жанейро. Тематика устойчивого развития развивалась у нас в Сибирском отделении Академии наук. Была достаточно широкая поддержка философии устойчивого развития, мы видели в перспективе интегрированный комплекс природоохранных мероприятий развития экономики, общественных отношений, все это было завязано. Сейчас мы абсолютно ушли в какие-то KPI, какие-то мероприятия, где-то бьем по хвостам, в режиме оперативного реагирования тушим пожары, пытаемся что-то стратегически закладываться, но единого такого системного подхода нет. Единственный подобный проект, который была попытка сделать, это проект 2017 года «Великое озеро великой страны». Но, к сожалению, чисто из-за административных вопросов он не реализовался в полной мере. Использовать озеро Байкал, как ресурс для какого-то стратегического изменения вектора развития на региональном уровне – на это не хватает каких-то полномочий.
Может быть, создание на Байкале федеральной территории – это и есть выход из накопившихся проблем? Построение некой новой системы управления…
В моем представлении, это все-таки больше попытка оправдать все неудавшиеся ранее мероприятия. У нас не получилось в какой-то прежней парадигме, давайте мы построим новую какую-то, успешную, и через неё будем ещё вот эта двигать. С точки зрения управленческой системы, это излишняя какая-то настройка новых институтов, которые в принципе лягут на ту же самую почву, появится еще одна у нас прокуратура, или какой-то надзорный орган, который будет следить теперь на федеральном уровне. Но мне кажется, это все-таки чисто административные уловки, попытаться показать какое-то движение в этом направлении. Стратегически мы думали в этом направлении. Если бы мы создали не на организационном, а на нормативном уровне какой-то свой документ, условно говоря, единый Байкальский кодекс, который бы одним юридическим форматом решил бы все те сложности, которые нам сейчас приходится постоянно преодолевать путем внесения изменений во множество законов: Земельный кодекс, Водный кодекс, прочие статуты, которые определяют жизнь в целом в стране, но входят в резкое противоречие с существующей действительностью на Байкале. Закон об охране озера Байкал – это же уникальный закон. Ни у одной природоохранной территории нет такого положения. Но закон об охране Байкала находится в подчинении других законодательных кодексов, и из-за этого постепенно возникают проблемы. Надо создать такой Байкальский кодекс, который стал бы моделью для развития таких уникальных особо охраняемых природных территорий, который потом можно будет распространить в том числе и на другие объекты всемирного наследия, которые находятся на территории России. Вот в этом, может быть, и есть выход. Потому что создавать федеральные территории – такие федеральные анклавы – тоже не совсем логично. А тут предлагается создать единое нормативное поле, которое будет касаться только уникальных особо охраняемых природных территорий, и снять все прочие ограничения, которые могут быть. Не создавать какой-то орган управления на действующей базе, потому что база не изменится. Недаром существует такое понятие, как «байкальская правовая аномалия» – это действительно аномалия. По одному закону ты можешь что-то сделать, по-другому этого делать нельзя, а сверху ещё третье, четвертое. А люди-то живут обыкновенной жизнью.
Кстати говоря, при создании федеральной территории на Байкале могут возникать политические вопросы. Республика Бурятия – это национальная автономия. Она изначально формировалась как территория более высокой субъектности, в отличие от областных регионов. Есть национальные моменты. Как так? Это все-таки наша бурятская земля. Урезать, отводить под Москву? Тем более, что в Москве тоже не так много специалистов и профессионалов, которые могут действительно ответственно подойти к этим вопросам.
Где должны быть туристы на Байкале? В каких условиях они должны находиться? Либо вообще обнести всю центральную экологическую зону Байкала колючей проволокой и никого туда не пускать. Либо все-таки мы понимаем, что есть местные жители, которые тоже относятся к Байкалу, как к своей малой родине, имеют право бывать на берегу Байкала, получать заряд энергии. А условия мы для них не создаем, с этими каким-то жесткими ограничениями, которые сейчас вводятся. И до конца эта развилка «либо – либо», мне кажется, у нас не пройдена. Экологи выступают за более жесткие ограничения, «держать и не пущать». Более рационально мыслящие люди говорят, что все равно Байкал – это потенциал для развития. Там местное население живет, там делать особо нечего, натуральное хозяйство не совсем эффективно по своей доходности. Только какой-то входящий турпоток, с которого что-то можно иметь доход. Плюс еще, конечно, был момент китайского туризма, который очень активно процветал в период экономического роста.
Еще один момент – создание особых туристических экономических зон. Идея же в чем? Чтобы всю нагрузку не распределять по широкому побережью Байкала, а сказать: только здесь у нас туризм. Отдыхайте, плавайте, купайтесь, загорайте. Все остальное пешими тропами, никаких больших размещений, никаких душ с ванной. Только чисто натуральный туризм. Уже более десяти лет эта концепция развивается, до сих пор результатов нет. Это тоже один из примеров этой неэффективности.
То есть в принципе, особые экономические зоны – это благо, просто они пока не работают?
Логика есть именно в решении сосредоточить все в одном месте, и там построить индустриальные средства ликвидации антропогенной нагрузки. Потому что понятно, где у тебя рядом очистные сооружения и логистическое плечо, до них доехать условно 500 метров, это один вариант. А другой вариант: когда ты отходы с Максимихи в действующие очистные в Турке будешь за сто километров возить, и обратно холостым ходом. Там такой тариф будет! Поэтому, конечно, лучше заехать куда-то подальше в лес, открыть спускной клапан и вывалить все это.
Если Байкальский кодекс – это новая парадигма управления на Байкале, может ли первым шагом к ней стать проведение стратегической экологической оценки (СЭО)?
Естественно. Мы как раз рассматривали тот самый механизм СЭО, который, к сожалению, у нас в России не утвержден. С огромным количеством уникальных объектов природы, которые требуют действительно системного подхода, именно максимизации мер сохранения, с учетом того, что у нас растет внутренний туризм с пиковыми показателями. Граница закрылась, люди едут, и все это опять на неподготовленной территории. Никаких мест отдыха, мест размещения, санитарное состояние ужасное. Сфера управления экологическими процессами всегда тоже в какой-то драматической логике: указы, нормативы, KPI, и так далее. Но нет стратегической рамки, ради чего, в каком виде мы хотим балансировать экономическое, социально-экологическое развитие. Это все, конечно, дает механизм СЭО, к тому же подтверждённый международной практикой.
Если проводить СЭО, кто должен быть заказчиком?
Государство как орган управления вообще всем. Государство как персональная власть президента – в формате каких-то поручений. Понятно, это все спуститься в министерство.
Переформулирую. Кто сможет полученные результаты транслировать в действия, в решения, которые подлежат исполнению?
С учетом нынешней системы управления, понятно, что решения такого уровня не будут имплементированы в той степени, в которой необходимо. Здесь нужно выстраивать какие-то новые форматы, переговорные площадки для того, чтобы акторов, которые имеют разные интересы, собирать в одно место и формировать какие-то советы. Это немного похоже на систему управления резервацией индейцев. У них же там нет как таковых каких-то официальных правительственных органов. Это структуры саморганизационные, куда входят аксакалы, старейшины, вожди племен. Это какая-то система безопасности: полиция, шерифы, территориальные какие-то структуры. Вот что-то в таком формате. Нужны люди, которые бы непосредственно имели ответственность за сохранение природных территорий. Сейчас они у нас все, так скажем, политически приватизированы органами власти, потому что любая общественная палата, любой какой-то общественный совет при ведомствах – это все придаток системы исполнительной власти. Консультативная позиция имеет, как правило, только функцию согласования тех решений, которые уже приняты.
Если представить прекрасный Байкал будущего. Какая должна быть система управления? Какая в этой системе должна быть роль местных муниципалитетов, общественных органов и научных организаций?
Должен быть единый план действий, дорожная карта, где у каждого органа управления, органа принятия решений, будет общее целеполагание. И только тогда, используя современные цифровые методы мониторинга, методы контроля реализации этих процессов, можно было бы выстроить эффективную рабочую систему. Но, для того чтобы она запустилась, должно быть понимание зачем, для чего, и как мы здесь будем жить.
Возвращаясь к началу нашего разговора. Байкал в 96 году признают участком всемирного природного наследия. То есть международное признание Байкала. И вот мы встречаемся через двадцать пять, двадцать шесть лет, и получается ситуация не улучшилась, а ухудшилась. Почему так? Это парадокс. Байкал, завоевав международное признание деградировал.
Большую антропогенную нагрузку сейчас испытывает множество объектов по всему миру, не только Россия в таком тяжелом положении находится. Там, где есть устойчивые системы экономического развития, как, допустим, цивилизованные страны «большой семерки», там, конечно, это все веками отработано. У нас же полностью здесь «гуляй-поле»: куда хочу – туда еду. что хочу – делаю. Может быть, это процесс нашего взросления, который еще не прошел. У новой России, как у государства достаточно молодого, всего 30 лет истории. Если поделить на два – это у нас такой пубертатный возраст, когда мы тут и все наши ресурсы продаём направо-налево, и жизнь у нас, как будто море по колено. Когда мы сами курим, пьянствуем на этих же берегах Байкала, как молодой парень, дорвавшийся до какой-то свободы. То есть такой естественный процесс общественного развития, в котором мы находимся.
Что касается Байкала, многие высказываются, что он миллионы лет просуществовал, что ему наши какие-то отходы? Все это переработается, экосистема адаптируется, будут выработаны новые механизмы. Пластик начнут перерабатывать, начнут очищать те же самые рачки. Все это наглядный пример того, что происходит именно с нами, как с обществом, с людьми и с человечеством в целом. Что мы не находим, даже не пытаемся сейчас найти в себе каких-то усилий поменять наше собственное поведение для того, чтобы сохранить природу. Это глобальный кризис, антагонизм. Но, честно говоря, с точки зрения нашего поколения, 30-40-летних, которые сейчас приходят в управление, к власти, у нас нет этой задачи. И по большому счету, мы проиграли борьбу за сохранение природы. Возможно, ответы на вызовы найдут наши дети или внуки – школьники, которые изменяют свое поведение и заставляют родителей менять свои привычки. Но чтобы ситуация резко изменилась содержательно, в том числе на берегах Байкала, лет 15-20 должно еще пройти.
Может что-то прямо сейчас сделать ЮНЕСКО для улучшения ситуации на Байкале?
В нынешних геополитических условиях, после 22 февраля, мне кажется, вообще вести такой содержательный разговор в этой плоскости очень сложно, потому что не уверен, что вообще сохранятся те задачи, которые были поставлены.
Возможное включение озера Байкал в список всемирного наследия под угрозой окажет положительное или негативное воздействие?
С точки зрения какого-то общественного дискурса, наверное, скорее негативное, потому что это будет признанием того, что Россия не справилась со своими обязательствами, что существуют какие-то определенные проблемы. Но если бы мы видели, что за таким сугубо юридическим актом следовала бы какая-то методическая помощь, ресурсная помощь, какие-то меры стимулирования к изменению ситуации на Байкале – условно говоря, был бы создан какой-то глобальный межправительственный орган, фонд под эгидой ООН, в размере, допустим, 10 миллиардов долларов, который бы позволил сохранить Байкал как всемирное наследие с помощью лучших технологий, с помощью обучения специалистов, применения новых материалов. Но ни одного такого заявления о чем-то подобном нет, пока идет так, что вот повесили ярмо: я слепой, глухой, хромой, ничего не могу, и все. Вот это Россия так будет выглядеть. И мы этого слепого, хромого, глухого, будем обвинять еще, что должен был то, обязан был это сделать. Пока в общественном дискурсе именно такое восприятие.
Как я понял, надежда одна – на детей.
В перспективе – лет 15-20, и новое поколение возьмет на себя ответственность за свое собственное будущее, потому что мы по большому счету этот раунд проиграли.
Александр Колотов («Байкал 2022»)